Борьба за кресла
Тогда, в период «перестройки», в выборных органах власти (среди депутатских собраний всех уровней) появилась новая практика — использовать, так называемое, «право меньшинства», которое давало узкому кругу лиц возможность заявлять своё «особое мнение» по любому вопросу. Предполагалось, разумеется, что это мнение идёт в разрез с широко распространённым мнением «большинства».
Чтобы «меньшинство» могло донести свою точку зрения до большей части народонаселения, ему предоставлялись разные формы воздействия на «большинство»: через средства массовой информации, встречи с коллективами, поездки по предприятиям. Необходимо было только объявить себя этим «меньшинством» и продекларировать тезисы своего несогласия.
Как работает это на деле, интинцы впервые увидят на примере развития событий в городской партийной организации. В условиях тотального «одобрямс», господствовавшего до этого во всех структурах власти, в том числе, и в КПСС, в целом, это была действительно демократическая возможность выразить и услышать иную точку зрения.
Грустно, а по истечении времени, и смешно вспоминать об этом, но под этот каток «меньшинства» первой в Инте попала я.
Получив соответствующие инструкции в обкоме КПСС, как этим правом «меньшинства» воспользоваться (для чего в Сыктывкар летала Наталия Лугина), группа поддержки Надежды Ушмановой в составе четырёх её самых близких подруг (не хочу писать все их фамилии) и Николая Алексеенко, начала свой вояж по Инте.
Они ходили по партийным организациям города, провели собрания в педагогических коллективах, где работали, написали статьи в городскую газету. И всё с одной целью — настроить против меня людей, опровергнуть решение конференции, не избравшей Ушманову секретарём горкома партии, и, главное, убедить коммунистов города произвести перевыборы.
Надежде Петровне помогала часть аппаратчиков горкома партии — её недавние подчинённые, и, избранное уже после конференции, бюро горкома, в состав которого вошли, кроме работников аппарата, и те, кто тесно до этого сотрудничал с горкомом, так называемые, интинские «младореформаторы».
Бюро избиралось не на конференции, а на пленуме. И они смогли легко провести в состав бюро свою, заранее отобранную, команду. Смею предположить, что цели у нового состава бюро горкома партии были сформированы под влиянием перестроечных явлений в КПСС, то есть им тоже хотелось благородных, конструктивных решений и действий. Что в итоге получилось, станет понятно чуть позже.
***
С населением города в те дни против меня активно работал Николай Семёнович Алексеенко, военрук школы № 12, что стало тогда для меня полной неожиданностью. В годы моей работы в комсомоле мы с ним оба были членами бюро горкома. Мы не были друзьями, но и врагами не были никогда. И в школе № 12, от имени которой он писал письма в газету, мы тоже не пересеклись, он пришёл туда работать уже после моего ухода.
Алексеенко — неплохой оратор, в своих выступлениях он пытался говорить о моей непорядочности, но поскольку фактов у него не было, говорилось всё вокруг, да около. Хотя надо понимать, что для обывателя и такой информации вполне хватает, чтобы легко поверить сплетнику. На одно такое его выступление в ЦДКШ, оказывается, специально пошла моя мама.
Надо знать маму, — она не любит, когда лгут и устраивают судилище над человеком, да ещё в его отсутствие. Всегда была активной коммунисткой, несколько лет руководила профсоюзом вневедомственной охраны, когда ушла на пенсию из «ПечорНИИпроекта», но продолжала в охране ещё работать. За справедливость и заботу о работниках её везде уважали, к тому же, она умела дипломатично разрешать с начальством и весьма спорные вопросы.
А тут вдруг развязана война против её дочери. Вот она сама и решила послушать, чем же её дочь так провинилась перед людьми! Точнее, что люди против её дочери, которую всегда до этого народ уважал, имеют сказать конкретно. Но ничего по существу в выступлении Алексеенко она так и не услышала.
Когда же собрание закончилось, мама подошла к нему и, глядя прямо в глаза, сказала: «Я — мать Татьяны Георгиевны, на которую Вы только что здесь «тень на плетень наводили». Скажите мне, как матери, какие конкретные факты вы имеете против моей дочери?» Но Алексенко что-то промямлил в ответ и быстро ретировался.
Об этой встрече мама рассказала мне, спустя несколько дней. Она очень переживала всю эту историю вокруг меня. Именно тогда у неё стало сдавать сердце.
Пройдут годы. Партийная история в моей биографии останется далеко позади, давно закрыт горком партии. Иду я как-то по центральной площади города и боковым зрением вижу, что недалеко от меня движется Николай Семёнович. Видеть его мне, по-прежнему, неприятно, душа ещё помнит нанесенные мне незаслуженные обиды.
Вдруг он бросается ко мне и начинает быстро-быстро говорить, чтобы я простила его, что он теперь знает, что его просто использовали тогда, в той борьбе против меня. И вся его поза, и взгляд говорят о том, что вроде, и правда, человек раскаивается.
Хоть мне и неприятны были его извинения, но поступок его этот я оценила. И постаралась больше, говоря просто, «не копить на него обиду».
***
Как бы больно ни было в те месяцы, я благодарна этому заковыристому периоду в своей жизни. В момент избрания секретарем горкома партии мне всего 42 года. За плечами достаточно большой жизненный опыт, при этом я всё ещё романтик, искренне верящий, что добро всегда побеждает зло.
Да так, собственно, в жизни и происходит. Но нам ведь так хочется, чтобы справедливость наступила тут же, незамедлительно. Только с годами понимаешь, что любое добро, и производная от него — справедливость, совсем не случайно порой «задерживаются» в пути, не спешат тут же прийти к тебе на помощь.
Они ждут, чтобы включились «в работу» твои собственные резервы: терпение, крепость духа, если ты прав. Да и осмысление твоей правоты в этот момент не раз и не два проходит собственную переэкзаменовку. Начинают напряженно работать ум, душа.
Я искренне хотела понять, какие такие мои качества руководителя и человека не устраивают часть учительства, то самое «меньшинство», которое ещё совсем недавно было со мною в добрых отношениях, а теперь так агрессивно выступает против меня. И, как бы страшно мне не было, решила сама присутствовать на тех собраниях, что ещё проходили в отдельных учебных заведениях. И лично выслушать эти «обвинения» в свой адрес. Это было трудное, но правильное решение.
Наиболее активно выступал против меня, как было напечатано в городской газете «Искра», коллектив учителей школы № 1. Школы, в которой я когда-то училась. Ещё работая в комсомоле, естественно, со многими учителями я была знакома, у нас никогда не было никаких проблем в отношениях. Так что я, не без оснований, предполагала, что, ну никак не могли они вдруг так ополчиться против меня, и что, скорее всего, тут разыгрывается интрига. И не ошиблась.
Моё присутствие на собрании охладило пыл наиболее горячих представителей «меньшинства». Их аргументы против меня были какие-то невнятные, педалировалась тема, что я — авторитарный руководитель. Полная чушь. И намеки на мою безнравственность, видимо, по причине моего второго замужества. Полагаю, что в моё отсутствие, им было бы вольготнее «заклеймить меня позором». А так на собрании шёл никакой не партийный, а, простите, чисто бабский, разговор.
Я смотрела на учителей и видела, что большинству неприятна разыгрываемая канитель. В их глазах читала я соучастие, поддержку. И даже сострадание. Однако активно меня поддержать они не смели. Боялись своего директора школы, Светлану Валину, человека резкого и жёсткого. Интересно, что на само собрание Валина не осталась. Но помню, когда перед самым его началом я вошла в аудиторию, где оно проходило, то застала её дающей коллективу последние указания…
Выслушав всех выступающих, я попросила слово. Высказала своё мнение о происходящем. Предложила: «Я готова ответить на любые вопросы, которые мне будут заданы». Но вопросов практически не было. Всем и так было всё понятно. Побывав ещё и на собрании партийной организации ГОРОНО, выслушав пару подготовленных выступлений в таком же духе, причём от тех, от кого, с одной стороны, никогда не предполагала их услышать, а с другой, — услышав, не удивилась, я всё окончательно поняла. И успокоилась.
Я убедилась окончательно, что смена секретаря была неминуема. И что нет в этой смене никакой случайности. Потому что никогда истинно совестливый коммунист, нравственно глубокий, по-настоящему принципиальный секретарь горкома партии, тем паче, секретарь-идеолог не позволил бы своим друзьям-сотоварищам развязать и вести такую войну против своего преемника.
В горячке борьбы не желая помнить, что в народе ещё живо общепринятое понимание — партиец не может не быть образцом чести. И покидая свой пост, обязан уходить с достоинством.
Эта возня вокруг меня, как лакмусовая бумажка, в самых ярких красках показала (под прикрытием пользуемой в то время в партии тактики «меньшинства»), на какую грязь способен пойти человек во имя сохранения себя в номенклатурной обойме.
***
Внимательный читатель этих записок спросит, а что же первый секретарь горкома партии Олег Алексеевич Гвоздарев? Он тоже поднял волну протеста против избрания своего преемника в городских и республиканских СМИ, инициировал проведение нового этапа конференции, чтобы опровергнуть её январское решение?
Нет. Олег Алексеевич, а я смею предположить, что результаты конференции оставили в его душе тоже тяжёлый след, показал себя настоящим коммунистом. Его достойная позиция в тот период вызвала у горожан глубокое уважение. Вскоре он был назначен на одну из ведущих должностей в правительстве республики и выехал в Сыктывкар.
Спустя много лет я расспрашивала Евгения Владимировича Савинова, работавшего с Гвоздаревым в аппарате горкома партии в одно и то же время и хорошо знавшего его: — Каким был Олег Алексеевич?
И он мне сказал: «Гвоздарев был умным человеком, но не последовательным. Да и доверчив был больше, чем позволяла должность». И припомнил такой случай.
Олег Алексеевич никак не хотел назначать Наружного Вячеслава Михайловича на должность главного врача городской больницы. Там работали у Гвоздарева жена и сын, оба врачи, и Наружного, возглавлявшего в то время отделение Скорой помощи, они хорошо знали. Ушманова и Савинов были другого мнения, и продолжали предлагать на пост главврача именно эту кандидатуру.
Вячеслав Михайлович Наружный внешне и, правда, выглядел очень импозантно. Невысокого роста — но это было не важно, потому что он был красив, с шевелюрой волнистых волос, раскатистым голосом. Общительный. А ещё — после медицинского института он служил в Афганистане. Имел награды. Молодой, перспективный.
Как работал и как относился к подчиненным, знали только медики. Вот они и сигнализировали. Но идеологическая служба горкома партии это мнение услышать не захотела. В итоге, Гвоздарев сдался. Кто оказался прав в той истории — рассудило время.
У Наружного началась карьера, не подкрепляемая результатами на службе. В какой-то момент его всё-таки сняли с должности главврача городской больницы, пристроили в исполком заместителем мэра по социальным вопросам, потом он возглавил Управление по социальным вопросам. Да так и уехал из города, оставив после себя шлейф сомнительного авторитета.
***
Прошёл месяц. Я, невзирая на атаки против меня, стала осваиваться на новом поприще. В один из дней, входит в мой кабинет Нина Назаровна, секретарь приёмной первого и второго секретарей горкома партии, она работала ещё при А. Я. Попове и Г. Т. Денисове (к моему огромному сожалению, я не помню её фамилии) и сочувственно глядя на меня, говорит:
— «Татьяна Георгиевна, приехал Юрий Алексеевич Спиридонов, первый секретарь обкома партии. Сейчас закончится в кабинете первого совещание, и он Вас пригласит. Только Вы, пожалуйста, никуда не уходите».
Я говорю: «Конечно. А что за совещание? Почему меня не позвали?»
И слышу в ответ: «Да они там опять про Вас говорят. Его специально за этим в Инту пригласили».
Ну, думаю, совершенно с ума сошли — такого человека из-за меня побеспокоили.
Через некоторое время звонит Нина: «Вас ждут».
Захожу в приёмную. Вижу, из кабинета первого секретаря выскакивают знакомые лица из той самой группы «меньшинства», раскрасневшиеся, довольные. Ну, подумалось, совсем заморочили голову Спиридонову. Захожу в кабинет.
Около Юрия Алексеевича стоит, задержавшись, последний, из только что вышедшей из кабинета группы «меньшинства», Николай Алексеенко, и, видя, что я захожу в кабинет, нарочно продолжает что-то тому страстно втолковывать. Говоря: «Вы уж не забудьте это и это».
Тут Юрий Алексеевич поднимает голову, видит меня, и выражение его лица меняется. Он увидел перед собой вместо расписанного, наверняка, в ярких красках образа «страшной медузы-горгоны», вполне скромную, с открытым русским лицом, совсем не похожую на всё то, что о ней только что говорили, миловидную женщину.
Пригласив меня сесть за стол, он произносит: «Ну, понятно». Потом, сделав паузу, продолжает:
— «Да, в заковыристую историю Вы попали. А знаете что? Раз вас избрали секретарём горкома партии, то лучшее, что нужно сделать в этой ситуации, это делом доказать, что выбор ваша конференция сделала правильный. Работайте, это поможет Вам подтвердить своё доброе имя».
И всё. Сказано это было доброжелательно, даже сочувственно. Он не стал меня ни о чём спрашивать, вести со мною воспитательную беседу, обвинять меня, на что явно рассчитывали инициаторы его приезда в Инту. Одного его взгляда на меня, видимо, было достаточно, чтобы сразу правильно оценить ситуацию.
Из кабинета я вышла окрыленная. Что-что, а уж работать я всегда любила. К тому же надеялась, что комсомольский опыт и в образовании, понимание ситуации в стране мне помогут.
