Глава 7. Студенчество. Кавказ
Период учёбы в Северо-Осетинском государственном университете (в 1967 году пединститут преобразован в университет) в городе Орджоникидзе (теперь Владикавказ) — это один из самых восхитительных периодов моей жизни. Там я влюбилась во всё и сразу, как только сошла с поезда ранним июльским утром 1966 года на Северо-Осетинскую землю.
Но сначала кратко о предыстории моего, довольно странного для девочки с Крайнего Севера, выбора региона для поступления в институт — Северный Кавказ. В тех местах у нас не было родственников. В этих краях до того памятного утра мне бывать не приходилось. Возможно, определённую роль сыграло то, что наша семья летом не единожды отдыхала на черноморском побережье, в городах Адлер и Сочи. Здесь однажды в сентябре я даже училась во втором классе.
А потом, уже подростком, полюбила армянские, азербайджанские и грузинские фильмы, которые выходили тогда на экраны страны довольно часто. Манили тёплые, солнечные, уютные дворы, невысокие с верандами дома. Весёлые, музыкальные, приветливые люди. Впечатление от южного колорита было особенным, потому что ничего подобного в нашем северном краю не было и быть не могло. Север накладывает свой суровый отпечаток на поведение людей. Они сдержанны, внешне холодноваты, при этом великодушны, щедры и гостеприимны.
Но в первую очередь, на решение поехать учиться на юг, оказало влияние моё многолетнее пребывание в местах с суровым климатом, когда морозы зимой доходили до 54 градусов, почти не бывало лета. Даже в день выпуска из школы — 25 июня к шести часам вечера на выпускной бал мы бежали в школу в белых, как полагается, платьицах, а к двенадцати часам ночи город был засыпан двадцатисантиметровым слоем снега.
Такова обыденная реальность севера. Мы к ней привыкли, приспособились. Но при этом я мечтала пожить в тёплых краях, учиться там, где много солнца, где тепло. Собиралась ехать в Ставрополь, в Краснодар, куда угодно, но только на юг! И как-то с самого начала не настраивалась на Москву и Ленинград, куда традиционно выезжали поступать в институты выпускники интинских школ.
К тому же была ещё одна причина такого выбора. В тот наш выпускной, 1966 год, заканчивалась та реформа народного образования, согласно которой мы обучались в школе ещё и различным профессиям: шофера, электрослесаря, машинистки и так далее. Я, например, получила дополнительно к основным знаниям профессию портнихи, и даже самый высокий, из тех, что нам тогда присваивали, третий разряд. Потому что шить любила с детства, сначала — куклам (это было одно из моих самых любимых занятий в раннем детстве), а в старших классах уже шила себе практически всё сама. Точнее, перешивала из маминого. Перешила как-то даже её пальто и каракулевую шубу, конечно, с помощью преподавателя швейного дела.
Рабочим профессиям мы обучались три учебных года. А вместе с нами в тот же год оканчивали школу и десятиклассники; они те же программы обучения преодолевали всего за два года. Так что выпуск 1966 года в стране был уникальным и очень трудным для поступления в институты, поскольку средние школы одновременно заканчивала огромная масса выпускников. Только из девятой уходило во взрослую жизнь четыре одиннадцатых и шесть десятых классов. Конечно, было опасение, что в такой лавине абитуриентов я вряд ли поступлю в вузы столиц — Москвы и Ленинграда. Откуда мне было знать, что я еду в места, где поступить в институт ещё сложнее.
Там, на Кавказе, во всех сферах жизни всегда доминировали родственные отношения, кумовство, там работает, так называемый, «ущельский» (исторический термин) принцип: обязательно помогать, в первую очередь, своим родственникам и хорошим знакомым. Что имеет свое логическое объяснение, об этом много написано в книгах, изданы научные статьи, в них дано данному явлению глубокое обоснование. Но тогда я об этом ничего не знала. Как не знала и того, что именно в тот год на первый курс исторического факультета Северо-Осетинского пединститута набиралась вместо двух-трёх, как бывало до этого, только одна студенческая группа.
Когда же ещё в Инте, мы готовились к выпускным школьным экзаменам, моя одноклассница Фатима Мильдзихова, с которой мы вместе занимались, вдруг предложила: «Поехали со мной в Орджоникидзе, там, в пединституте есть истфак, где ты сможешь изучать свою любимую историю». Я без особых размышлений согласилась. Не возражали и мои родители, так как хорошо знали саму Фатиму, её семью и не боялись меня отпустить с нею столь далеко.
Её мама — Датиева Раиса Афакоевна (Афанасьевна), как принято в осетинских семьях — помогать родным в трудное время, в 1955 году приехала на Крайний Север, чтобы поддержать своего старшего брата Адама. Сработала человеческая зависть — по ложному доносу он был арестован в родном селе Эльхотово и отправлен отбывать наказание в Интинский лагерь. В 1954 году его амнистировали, но дядя Адам всё ещё оставался в Инте, работал на угольной шахте. Историй, когда жена и дети приезжали в Инту к мужьям после их амнистии, было много.
Но мне известен единственный случай, чтобы поддержать брата приехала сестра, — в семьях осетин принято обязательно помогать друг другу.
***
А я безмерно благодарна судьбе за то, что она привела меня на Северный Кавказ, позволила узнать и полюбить осетинский и грузинские народы, жизнь которых здесь, в Орджоникидзе, тесно переплеталась. Особое уважение вызывал их чрезвычайно скромный быт, но широчайшее, без всякой оглядки и червоточинки гостеприимство. Для гостя они поставят на стол последнее, что есть в доме.
Помню, именно так встречала нас Фатима Афакоевна Цомартова — родная тётя моей одноклассницы Фати, которая жила в селе Эльхотово с двумя сыновьями-подростками. Какой там достаток, если муж давно умер. Но тут же — она замешивала тесто на осетинские пироги: олибах — пирог с сыром, или фыдджин — с мясом. Чаще пекли олибах, так как для него было проще с продуктами. Или сахараджин — пирог со свекольной ботвой. До сих пор мне кажется, что ничего вкуснее в жизни я не ела.
С большой нежностью вспоминаю я этих людей, принявших меня, как родную дочь, тепло и сердечно. Уже став студенткой, года два не была я в Эльхотово. И вот на четвёртом курсе, в марте, мы с концертной бригадой прибыли в село. Нашла я тетю Фатиму. Как она была рада, захлопотала, принялась замешивать тесто. И не отпустила нас с подружками, которых до этого никогда не видела, пока не накормила своими домашними пирогами.
***
А пока — 19 июля 1966 года. Первый восторг в душе, когда в пять часов утра я схожу с поезда «Москва-Орджоникидзе» и попадаю в объятия Фатимы. У меня в руках чемодан, набитый учебниками и тетрадями, а ещё в нём пара платьев, сшитых своими руками. Тащим мы этот тяжеленный «склад умных мыслей», Фатя сердится, потому что идти до дома её крестной матери не меньше километра. Трамваи же в такой час ещё не ходят.
А я блаженно улыбаюсь, наслаждаясь чистым, наполненным утренней свежестью с кавказских гор, городом. Я совершенно очарована этой широкой, идущей в гору, улицей Ватутина, ещё безлюдной ранним утром. Вдыхаю во всю глубину своих лёгких волшебный горный воздух, вижу совсем близко изумительной красоты горы и влюбляюсь во всё это мгновенно и навсегда. Долго ещё потом эти чувства блаженства и любви будут согревать меня в трудные минуты жизни.
Пока мы готовились к вступительным экзаменам в институты, остановились в семье Фатиминой крёстной матери — Екатерины Наурузовны, дальней её родственницы, которая работала заведующей библиотекой в Горно-металлургическом институте. А муж тёти Кати — Мисост Михайлович Цомаев — служил, между прочим, довольно долго главным прокурором республики, правда, в то время уже был на пенсии. В их двухкомнатной квартире, одна привилегия, что дом сталинский, стояла чрезвычайно скромная мебель. Ничего лишнего, только самое необходимое. Но царили чистота и абсолютный порядок. Так просто жили все осетинские семьи, где мне приходилось побывать в те годы. Достаток у людей был очень скромным, зарплаты мизерные. Но, как многие в те годы, люди жили и радовались жизни.
В общем, мы «свалились на голову» этим умным, интеллигентным и сердечным людям на целый месяц. Денег за проживание они с меня, конечно, не взяли, а ещё и кормили нас тем, что ели сами. Всё очень скромно. Чтобы хоть как-то отблагодарить их, я, как только никого не было дома, принималась за уборку квартиры, чем совершенно растрогала тётю Катю.
Ещё их приятно удивило, как серьёзно я готовилась к экзаменам. Фатима в то время часто бегала на свидания к Валере Дзугаеву, своему будущему мужу, у них тогда была, как раз самая, что ни на есть «любовь-морковь». Вот и получалось, что на её фоне я выглядела серьёзной абитуриенткой. А уж когда за экзамены по истории и литературе принесла первые пятёрки, и, в целом, за три экзамена набрала 14 баллов, родственники Фатимы прониклись ко мне большим уважением. Короче говоря, Фатима — она поступала в сельхозинститут, и я, — мы стали студентками своих вузов. Начался незабываемый период моей жизни.
Первое сентября 1966 года. Впервые наша группа собралась в небольшой аудитории второго этажа главного корпуса института. Ректор — профессор Христофор Тадиозович Чибиров в своём выступлении перед нами подчеркнул, что наш курс в этом году — особенный, что мы прошли жёсткий отбор при поступлении, и назвал нас «сливками» из числа всех тех абитуриентов, что поступали в тот год вместе с нами на исторический факультет. Тогда-то я и узнала, какой конкурс был нами преодолён — пятнадцать человек на место, в нашем потоке набиралась на первый курс истфака в тот год только одна группа в 30 человек.
В итоге, за годы нашей учёбы сложилось так, что этот симбиоз «курс-группа» (пишу об этом со всей ответственностью) проявил себя незаурядным коллективом и оставил добрую память в истории университета, соединив энергию, ответственность, творчество. Ну, и, конечно же, мы участвовали всем курсом в многочисленных университетских мероприятиях.
Именно в нашей группе, впервые в истории вузов Северной Осетии, было введено студенческое самоуправление, которое распространилось вначале на весь исторический факультет, а потом и далее — на весь вуз. Староста группы Иван Мельниченко и комиссар (это звание присваивалось в период работы в колхозе) Олег Дзобелов до поступления на истфак уже имели трудовой стаж, отслужили в армии. Олег даже успел до университета закончить какое-то военное училище.
Этим юношам и было доверено руководить нами. Справлялись они со своими обязанностями блестяще, были в курсе всего происходящего в группе, практически управляли ситуацией, не прибегая к помощи деканата. Причём руководили студентами без всяких нотаций, больше с юмором. Иван Мельниченко, которого уважали в университете все без исключения, своими, порой, едкими подколками и подначиванием, достигал большего эффекта, чем, если бы читал нам мораль.
Деканом исторического факультета в то время был Гатагов Султан Бекирович, умный, деликатный, уважающий студентов руководитель, доверяющий им. Настоящий интеллигент, прекрасный преподаватель, человек кристальной чистоты. Он сам был незаурядным организатором, и идея ввести самоуправление в нашей группе исходила от него.
Вот, например, как была организована работа в колхозе. Так называемый штаб, куда кроме Ивана Мельниченко, Олега Дзобелова, Александра Рехвиашвили, Рамазана Цомаева входило ещё несколько студентов, в основном, из нашей группы, полностью руководил сельхозработами всего истфака.
Причём руководил все три года, пока наш курс ездил в колхоз. Студенческий штаб напрямую взаимодействовал с администрацией колхоза имени Карла Маркса, что находился в Моздокском районе, по всем вопросам: от размещения и питания студентов до ведения учёта сбора продукции и её отгрузки.
Режим работы был жёстким. Подъём в шесть утра, умывание ледяной водой, потому что с середины сентября по ночам в предгорье уже весьма холодно, пробежка, зарядка — этим каждое утро взбадривал нас Олег Дзобелов. Спали мы на сене, покрытым привезенными простынями, накрывались общежитскими одеялами. Помню, что мы, девочки, спали не раздеваясь, тесно прижавшись друг к другу, потому что к утру очень замерзали. Смешно вспоминать, как ночью на другой бок мы переворачивались одновременно, по команде, чтобы не потерять сползающие одеяла. И, конечно же, вставать нам холодным утром, да так рано — очень не хотелось.
Но спорить, возмущаться никому и в голову не приходило. В половине восьмого утра мы уже выезжали на плантации. Часам к 11-ти солнце грело нестерпимо, то есть так, будто на дворе разгар лета. Пальцы рук слипались от сладкого сока винограда. Но мы не обращали на это внимание. Надо было выполнить норму сбора этих ягод, иногда яблок, поскольку шло соревнование. И нас охватывал непременный в этом деле азарт. Причём не припомню, чтобы победители получали за победу что-то материальное. Просто было весело и интересно померяться силой, ловкостью, умением.
В час дня нам давали возможность пообедать и спрятаться в тень, чтобы передохнуть, так как днём, несмотря на сентябрь — начало октября, жара доходила до 32 градусов. Отдохнув, вновь принимались за работу до 18 часов. Отбой — строго в двадцать два часа. И никаких эксцессов среди студентов или разборок с местными жителями за все эти три года работы в колхозе не припомню. Хотя каждый вечер для нас организовывали танцы, игры, причём, почему-то большой популярностью пользовалась детская игра «Ручеёк». Иногда в воскресные дни к нам приезжали артисты из студенческой самодеятельности.
Пройдя эту школу умной организации труда, пропустив её через себя, мы готовились и сами быть организаторами, руководителями. Ну и, конечно же, колхоз — это не студенческая аудитория. Именно в колхозе мы хорошо узнавали друг друга. Там — в особых условиях — каждый виден был как на ладони, и возникали искренние, добрые, товарищеские отношения, даже братские.
И формировался характер, готовый к сотрудничеству, умение жить в обществе, уважая и лелея не своё «эго», а законы социалистического общежития. Закладывалась способность жить интересами коллектива, в том самом «социалистическом социуме», образ которого в последние двадцать лет даже на государственном уровне, и в первую очередь в СМИ, представлялся только в негативном контексте.
Как и извращаются суть, действие и образ, существовавших в наше время социалистических законов, которые фактически давали, например, молодёжи равные возможности в получении образования, причём абсолютно бесплатного, не позволяли людям преступать нравственные нормы, предлагали заботиться о чистоте совести, уважать окружающий мир. Эти законы учили и требовали понимать и помнить, что человек — это синоним человечности.
И так далее, и так далее. Обо всём этом, ныне утраченном, остро ностальгирует наше поколение, и всё больше нуждается в этом большая часть российского общества.
А ещё у нас, студентов конца шестидесятых годов, была мотивация к учёбе. Мы знали, что, получив диплом, станем готовыми к работе специалистами. И будем востребованы. Работа нас уже ждала в самых разных уголках страны, куда выпускники вузов отправлялись по распределению. Мы и психологически были готовы сразу же приступить к работе учителями, врачами, строителями, инженерами, в зависимости от полученного образования, потому что требования к его уровню в школах и в высших учебных заведениях Советского Союза в наше время были очень высокими.
Нам повезло, что мы получали высшее образование в СССР в то время, когда страна была по-настоящему супердержавой, а по уровню всех его ступеней, после Канады и Израиля, занимала третье место в мире. То есть такое же добротное образование давалось и в техникумах и в профтехучилищах. Сегодня эти системы обучения разрушены, что привело к острому дефициту квалифицированных кадров в промышленности, в медицине, в авиации и в сельском хозяйстве. Везде.
Кроме того, советская система всех ступеней обучения отличалась тем, что направлена была на формирование интеллигента, широко образованного человека. Заканчивая школы, выпускники очень прилично знали все предметы: точные науки и гуманитарные. Сама я, получив два высших гуманитарных образования, окончив сначала истфак университета, а потом юридический факультет Академии Государственной службы при Главе республики Коми, в своей практической работе всегда использовала законы философии, физики, химии, логику рассуждения математических наук, которые изучала ещё в школе. И это было совершенно естественно.
Как верно пишет в одной из своих книг журналист Владимир Соловьев: «Советская система образования формировала человека, который знал столицы мира, реки, поэтов и писателей, и способен был самостоятельно мыслить. Поговорить с таким человеком можно было на любую тему — любой врач на среднем уровне мог поддержать разговор о физике, любой физик мог поговорить о литературе».
Подмечено совершенно точно. Больно наблюдать, как сегодня, в то время, когда я пишу эти строки, это наше национальное достояние — та советская система образования, благодаря которой мы были одной из ведущих держав мира, разрушается по чьему-то злому, иначе не объяснить, умыслу. Мы стали третьесортным государством, лучшие специалисты которого и выпускники наших вузов, вынуждены служить не своему отечеству, а там, где оплачивается их труд, изыскания, опыты. Многие из них сегодня работают за границей. Жаль.
Причём это коснулось и нашей семьи. Моя племянница — Елена Игоревна Рыхлевская, подающая ещё в студенческие годы большие надежды, выпускница МГУ, аспирантуру закончила в Штатах. Сегодня она живёт и работает там, где её талант и «мозги» весьма востребованы.
Ещё один аспект. Мы — послевоенное поколение, дети победителей в войне над фашистской Германией. У наших родителей был особый дух, особая настроенность — выводить страну из послевоенной разрухи. Мы, как и наши родители, тоже были готовы к созиданию, к практическому участию в этом. Родители восстанавливали страну из руин, отстраивали новую жизнь. Мы готовились подхватить эту эстафету. А обстановка в нашем институте и на факультете, где я училась, способствовали формированию этого потенциала.
На четвёртом курсе нашей группе присвоили звание «Лучшая академическая группа университета». Очень высокое звание. Да и как могло быть иначе, если из тридцати моих однокурсников — половина, то есть не менее пятнадцати человек, экзамены (все четыре года) сдавали в ходе сессий только на пятерки. В итоге, десять моих однокурсников по окончании университета получили красные дипломы. Многие сразу были приглашены на комсомольскую и партийную работу в Северной Осетии, в том числе Иван Павлович Мельниченко, Олег (Олик) Харитонович Дзобелов, Станислав Заурбекович Бритаев, Валерий Ибрагимович Дзатдцеев и Тимур Ефимович Дзеранов. Шестерых ребят пригласили работать в нашем университете и в других вузах республики. Душа группы — Саша (Александр Гаврилович) Рехвиашвили вскоре был назначен в университете заведующим Подготовительного отделения, а позже — деканом Факультета общественных профессий.
Моя студенческая подруга Елена Христофоровна Никитина-Мельниченко сразу же поступила учиться в аспирантуру нашего университета, защитила кандидатскую диссертацию и до сих пор работает там. Сегодня она — доцент кафедры Истории древнего мира и средних веков, одновременно возглавляет кафедру гуманитарных дисциплин Владикавказского института управления. Имеет звание «Заслуженного работника образования республики Северная Осетия — Алания». Ещё трое наших однокурсников также кандидаты наук.
***
Но, главное, чем вспоминаются годы нашего студенчества, это особые взаимоотношения, которые сложились в группе. Кроме участия в общественной жизни, мы много учились, пропадали в библиотеке, активно участвовали в семинарах… и бесконечно смеялись над шутками, подтруниваем друг над другом и розыгрышами наших мальчиков, причём шуток абсолютно беззлобных, полных самоиронии.
Помню одно весеннее утро на втором курсе. Мы сидим в ожидании занятий. Уже прозвенел звонок к началу первой лекции. С минуту на минуту в аудиторию войдёт преподаватель…
Вдруг появляется лысая, то есть наголо бритая голова Валеры Дзодзаева, и он заходит в аудиторию. За ним влетает Слава Бритаев; важно, подчеркнуто не спеша, входит Рамазан Цомаев и один за другим ещё трое однокурсников. У всех головы — как бильярдные шары. Зрелище неожиданное и уморительное. Все «покатились» со смеху. И весь день не могли успокоиться. Смех, шутки, остроты в адрес «бритоголовых».
Преподаватели же сделали вид, что ничего не заметили, и лекции прошли в рабочем порядке.
Вспоминаются ещё две истории, связанные между собой. На втором курсе во время демонстрации в честь Великой Октябрьской Социалистической революции, то есть 7 ноября 1968 года, наши сокурсники совершили публичный акт протеста. Выбрав момент, когда колонна нашего исторического факультета проходила мимо праздничной трибуны, где стоял весь аппарат республиканского обкома партии и правительства Северной Осетии, четверо студентов вдруг развернули двухметровый плакат с изображением во весь рост Иосифа Виссарионовича Сталина. В то время это была неслыханная дерзость. Культ личности не так давно разоблачён, осуждён, и подобная акция могла стоить потери студенчества.
Парней тут же оттеснили от основной массы студентов, куда-то увели. Провели с ними беседу, на этом всё, к счастью, и закончилось. Зачинщиками и участниками этой демонстрации были четверокурсники — Володя Хохоев, Славик Сагалаев (именно они несли этот портрет) и наши ребята — Валера Дзодзаев и Слава Бритаев. Не знаю, была ли это их принципиальная позиция — выразить свое особое отношение к Сталину. Скорее, хотелось совершить что-нибудь эпатажное.
Продолжением той истории стал семинар, на который наш преподаватель Истории СССР и декан факультета Гатагов Султан Бекирович вынес на обсуждение тему: «Культ личности Сталина». В ходе семинара говорились какие-то формальные вещи о культе личности, о Сталине, при этом — вижу, что чтобы ни говорилось, сидящие в аудитории испытывают к Сталину больше уважения, нежели осуждают его. Возможно, потому что у Сталина, по слухам, осетинские корни.
Я обычно редко выступала на семинарах по своей инициативе. Стеснялась. А тут понимаю, что я — приехав из мест, где были сталинские лагеря, просто не имею права промолчать. Попросила слово и стала рассказывать своим однокурсникам о том, что видела своими глазами, что знаю наверняка. Говорила о нашем городе, построенном на костях заключённых, где на каждом углу можно увидеть приметы лагеря. О том, что строили они его и зимой, в 45-54 градусные морозы, не выдерживали холодов, замерзали, заболевали и погибали.
Рассказала как в октябре, когда температура воды в речке Инта была не выше 6 градусов, женщины — заключённые, стоя по пояс в воде, рыли обводной канал вокруг искусственного острова, где планировалось разбить Городской парк отдыха. Говорила о том, что выросла в окружении вышек и колючей проволоки, которые были действующими вокруг нашего города вплоть до 1956 года. А потом так и стояли, пока их не разрушило время. Что в детстве не раз и не два видела колонны заключённых. Притом, что многие из них, как оказалось впоследствии, пребывали там безвинно. Привела примеры. Группа молча, внимательно, и, как ни странно, уважительно слушала.
Не припомню, чтобы после того разговора вновь всплывала тема Сталина.
