19 АВГУСТА 1991 ГОДА. В 6-20 утра к нам домой позвонила зав. сектором горкома партии Ева Захаровна Чичотка. Сообщила: «Смотрите телевизор, в Москве что-то происходит. Передают, что там — государственный переворот. Но выглядит всё как-то странно».
Включили с мужем радио, телевидение. Там, действительно, дикторы менторским тоном передают указ за указом. «В стране вводится чрезвычайное положение. Создан Государственный комитет по Чрезвычайному Положению (ГК ЧП)». Членов ГК ЧП показывают по телевизору. У руководителя этого комитета, председателя Всесоюзного профсоюзного движения Янаева, (неужели не нашлось более солидной кандидатуры?) – неуверенный вид, трясутся руки, он пытается этого не показывать, крепко сцепив пальцы. В голове сразу рой вопросов к составу ГК ЧП. И какое-то недоверие. Выглядит всё как-то театрально, бутафорски, неубедительно.
Помню, прибежала на работу. На третьем этаже, около приёмной председателя Интинского горсовета Боровинских Александра Павловича, толпятся работники горкома партии. Наш четвёртый этаж перекрыт представителями прокуратуры и милиции. Мои коллеги ждут приема у председателя горсовета, который сообщил, что приглашает нас к себе в кабинет к девяти часам.
В 9-00 заходим к Александру Павловичу. У него в кабинете присутствует прокурор города И.С. Поколинский. Обоим неловко, смотрят на нас сочувственно. Александр Боровинских сообщает нам, что Борисом Ельциным издан указ «О приостановке деятельности компартии». И что в наших кабинетах два месяца будет работать прокуратура, чтобы определить: имел ли наш горком партии связь с ГКЧП.
Коллеги в недоумении загудели, потому что, конечно же, никакой связи между нами и Москвой давно нет. Какая там связь! Мы давно «варились в собственном соку», собирая информацию по крупицам, чтобы понимать, что происходит в центре.
Александр Павлович продолжает: «А сейчас каждый из вас по очереди зайдёт в кабинет в присутствии работника прокуратуры, чтобы забрать личные вещи, продукты, если у кого есть, чтобы они не испортились. Все бумаги на рабочих столах и в ящиках столов вы должны оставить нетронутыми, это требование прокуратуры. С кого начнём»? – спрашивает в заключение председатель горсовета.
«С меня, поскольку я в отпуске!» — говорит первый секретарь горкома партии Владимир Тримаруш, который сидит рядом со мною. Я напряглась. И говорю ему тихо, чтобы не слышали другие: «В этом случае Вы не можете быть первым, так как нельзя бросать своих подчиненных в такой ситуации. Капитан не имеет право оставить первым свой тонущий корабль»! Но слова мои задержали его рядом с нами ненадолго.
Появился первый секретарь ещё раз, когда закончился осмотр последнего кабинета, и мы толпились на крыльце здания исполкома (а до сегодняшнего дня и горкома партии), определяя, к кому поехать домой, чтобы обговорить ситуацию, и выработать дальнейшие действия. Николай Бондаренко пригласил ехать к нему. На двух машинах, его и Тримаруша, мы подъехали к дому Николая Тарасовича. Первый секретарь подвёз нас, высадил, и больше я его никогда не видела.
***
У Николая Тарасовича Бондаренко мы подготовили заявление в прокуратуру, в котором выражали своё несогласие с действиями Президента России и указывали на неправомочность Указа Бориса Ельцина в отношении компартии. Это заявление на следующий же день мы втроём: второй секретарь горкома Николай Бондаренко, третий секретарь Татьяна Шахтина и юрист горкома Александр Косенок, вручили прокурору города И.С. Поколинскому. К слову, глубоко порядочному, не трусливому человеку.
Он одобрил наши действия, предположив, что такие заявления остудят пыл уничтожить компартию полностью, не позволят применять к коммунистам физическую расправу (об этом одиозная часть демократов высказывалась неоднократно). И оказался прав.
***
Приостановление деятельности КПСС, а на деле её ликвидация, стало моментом истины, чтобы увидеть «кто есть кто» в аппарате интинского горкома партии и среди партийного актива.
Мои коллеги в горкоме и многие коммунисты практически все сохранили достоинство и чувство локтя. На фоне того, что переживала городская парторганизация весь последний год, теперь мелочью казались те интриги, с которыми я столкнулась в самом начале своей работы в аппарате горкома. Трудности последних месяцев сплотили нас, сложилась уникальная атмосфера абсолютного единения между работниками, невзирая на чины и должности. При этом, конечно же, соблюдалась полная дисциплина и субординация.
В последнем составе аппарата интинского горкома работало 11 человек. Считаю, что для истории нашего города будет справедливо перечислить имена и должности каждого. Помимо трёх секретарей горкома, имена которых я упоминала неоднократно, вспоминаю Косенка Александра Михайловича, собранного, умного, образованного молодого человека. Заведующей сектором делопроизводства и хозобеспечения служила Ева Захаровна Чичотка. Именно служила — верой и правдой.
Инструкторами организационного отдела, на долю которых выпала сложнейшая работа — первыми принимать на себя выпады (со стороны заметавшихся членов партактива и рядовых коммунистов) в адрес всей партии, работали Мартышина Татьяна Ильинична, Кудяков Сергей Владимирович и Дергачев Владимир Александрович. Инструктором массовой работы, мы вместе с ним также готовили выпуски партийной газеты «Позиция», был Федоренков Сергей Владимирович.
Под руководством Евы Захаровны до последнего сохранялись должности двух делопроизводителей — Захаровой Александры Александровны и Никольской Наталии Ивановны — необыкновенно добросовестных и ответственных работниц, у которых дел тогда также было «невпроворот». Кроме работы в приёмной первого и второго секретарей горкома, они печатали документы, размножали их, вели картотеку личных дел коммунистов, и так далее, и так далее.
Только первый секретарь В.Е. Тримаруш почему-то находился в стороне от происходящих событий. В итоге, на второй год работы он бросил на произвол судьбы своих подчинённых и всеми своими действиями показал, что он тут, как бы, не причём. Он оказался в руководстве интинскими коммунистами случайным человеком и, когда в партии начались необратимые процессы, явно тяготился этим своим положением.
Указ президента о приостановке деятельности партии я приняла с некоторым облегчением: весь последний год было невыносимо горько, больно и совестно наблюдать, как партия становится всё более и более беспомощной и перестаёт управлять происходящими в стране процессами; как меняются люди, как спадают с них маски, как возникшая безнаказанность обнажила у части общества чудовищный оскал ненависти и к компартии, и ко всему советскому.
А изменить что-либо рядовые коммунисты на местах, к коим я причисляю и работников нашего горкома, были не в силах, несмотря на все наши попытки; да и в центре тоже. Мы это отчётливо видели.
Шёл процесс, который некому было остановить и невозможно; разрушалось всё, что ещё совсем недавно составляло структуру государственной машины в СССР: компартии, советской власти, КГБ и других правоохранительных органов, СМИ, идеологии. Всё расползалось, лопалось на глазах изумленного народа.
Да и в самой КПСС единства уже не было. В ней только организационно всё ещё соединялись совершенно непримиримые точки зрения «ортодоксов» и демократического крыла, но было понятно, что идеологически они противоречат друг другу. «Ортодоксы» продолжали выступать за сохранение тоталитарного социализма при равноправии граждан (оно теперь только на словах), сохранении классовости, при «особой роли (опять на словах) и положении» рабочего класса.
Видя, на примере действий наших интинских шахтёров, как они активно поддерживают Бориса Ельцина, я не могла верить в перспективу точки зрения «ортодоксов» в КПСС. Они были против частной собственности, а она смело шагала по стране. Всё это демонстрировало их отрыв от реалий, их теория не убеждала в возможности вдохнуть в жизнь людей и государства движение, интерес, смысл.
Много позже подтвердятся подозрения, что такая чехарда между словом и делами были отвлекающим маневром для нас, основной массы коммунистов, да и для всего народа. Потому что в это время разыгрывалась немыслимая по своему цинизму афера предательства интересов простых людей теми, кто составлял правящую элиту компартии и государства.
Больше года наблюдая за агонией КПСС — ещё вчера мощнейшей структурой, я видела, что она уже не вписывается в исторический процесс нашей страны на данном этапе. И для себя определила главное — раз уж волею судьбы мне пришлось быть секретарем Интинского горкома в такое трудное для коммунистов время, моя задача — сделать всё, чтобы на интинской земле городская партийная организация закончила свой путь достойно и с честью, до последнего момента своего существования, не уронив своего достоинства.
Мне думается, что весь наш, к тому времени небольшой, а под воздействием событий, ставший особенно сплоченным, аппарат горкома партии сделал всё возможное для этого. Нам не в чем себя упрекнуть.
Последним актом в этой драме была передача в обком партии секретных документов интинского горкома, в первую очередь, персональных карточек учета коммунистов. Не могу себе этого простить, потому что — теперь я уверена — правильнее было бы раздать эти карточки на руки каждому коммунисту. Тем более такие предложения от них поступали.
Но, куда там! Мы же привыкли действовать по инструкции сверху, а из обкома накануне поступило такое требование. Помню, документы в Сыктывкар отвозили мы с Евой Захаровной и с кем-то из наших инструкторов — мужчин, сейчас точно не помню. Поклажа была тяжеленная, вот и решено было подкрепить нас мужской помощью. Пока собирали документы, да ехали, прошла максимум неделя.
А в это время события развивались так стремительно, что ситуация, видимо, резко изменилась. Когда наша группа приехала в обком, там нам говорят: «Что ж, молодцы. Но могли бы этого и не делать. Раздали бы своим коммунистам карточки лично в руки. Всё равно эти документы сжигать придётся» …
Мы с Евой очень расстроились, и потом долго ругали себя за дисциплинированность.