Шустровы. Бабушка Таня
Моя бабушка по материнской линии — Татьяна Осиповна Шустрова (1888-1961) – родилась от брака Осипа Шустрова и Пелагии Смирновой, о которой только и известно, что это была тихая, забитая мужем, женщина. А Осип Шустров слыл в селе кузнецом хорошим, но крутого нрава и хулиганом.
По семейной легенде в деревне его, то ли забыли, то ли подбросили цыгане, проезжавшие мимо, когда он был совсем маленьким; так и рос мальчик в округе круглым сиротой. А за шустрый с детства нрав, получил сначала кличку, а потом и фамилию — Шустров. Детей у них с женой родилось шестеро: Арина (самоубийство из-за несчастной любви), Полина, Татьяна, Анастасия, Дмитрий и Михаил. Лично я знала только двоих: Татьяну и Анастасию.
Самой красивой из детей Шустровых была моя бабушка Таня. Точёные черты лица, большие карие глаза. У неё и фигура была статная, с тонкой талией и красивыми бедрами. И натура страстная, независимая и… безответственная.
Всю свою жизнь она любила только своего первого мужа Василия и сына от первого брака — Семёна, в родителей — очень красивого, но, так уж сложилась его судьба, — непутевого парня. Семён закончит свою жизнь среди воров, которые во время какой-то очередной разборки выбросят его в море, где он погибнет.
Бабушку Таню я помню хорошо. Она умерла, когда мне было 13 лет. Помню её рассказы о первом муже, — о нём она говорила довольно часто. Замуж за него бабушка вышла против воли отца, но не один раз с гордостью вспоминала, что когда они шли в церковь на венчание, то в толпе шептались: «Смотрите, смотрите, какая под венец идёт красивая пара!». Со счастливой улыбкой рассказывала она мне, что её Василий был очень красив, любил её, а она его. И как она переживала, получив на него похоронку в 1914 году, как ездила на его могилу, куда-то в прифронтовую зону. Василий Красиков погиб почти сразу же, как началась Первая мировая война (1914-1918 годы). На фронт его забрали совсем молодым, и прожили они с бабушкой лишь около года. Но память о первом муже всегда жила в её сердце.
А ещё она рассказывала, что им было предупреждение о скорой разлуке, потому что, когда они перед венчанием подъехали в нарядной пролётке к церкви, кони вдруг встали на дыбы и никак не хотели въезжать в ворота. А это очень плохая примета. Действительно, жизнь бабушки Тани так и не сложилась. Не успела выйти замуж, погибает муж. Родила сына Семёна, но сама его и погубила, не сумев воспитать в нём хорошего человека.
Моя мама рассказывала, что бабушка Таня, уже выйдя замуж за Никиту, почему-то прятала Семёна в доме на сеновале чердака, скрывая его пребывание в доме от своего второго мужа. А в какой-то момент они с Семёном, которому было около 14-ти лет, вдруг привели в дом украденную корову, пытаясь спрятать её в доме Никиты Балакирева. Но кражу быстро обнаружили соседи, корову увели. Мой дедушка был так удручен этой выходкой жены, что и у моей мамы на всю жизнь осталось острое чувство стыда за мать и брата.
Мне думается, что, скорее всего, бабушка просто «прикрывала» сыновью кражу, без ума любя сына, и ничего другого не придумала, как пойти у него на поводу. А, может быть, она хотела таким образом найти денег для сына, отчего-то оставшегося при живой матери сиротой. В дом второго мужа, моего деда Никиты, она Семёна привести легально почему-то не могла.
Вообще, в жизни бабушки Тани много тайн. Выйдя замуж во второй раз за достойного человека, она недолго была при нём, внезапно исчезнув на несколько лет, получив накануне своего отъезда какое-то таинственное письмо. Мама, хоть и была маленькой, но помнит, как принесли это письмо, и как бабушка читала его тайком. А на следующий день поутру, когда дети проснулись, её и след простыл. Почему оставляя на 55-летнего мужа двоих маленьких детей, она ни о ком из них не подумала, это осталось загадкой и её собственной тайной. И на всю жизнь незаживающей сердечной раной у моей мамы.
Не было бабушки больше десяти лет. И прибыла она так же внезапно, как и пропала из виду на все эти годы. Появилась Татьяна Осиповна уже после Великой Отечественной войны (1941-1945 годы). Мама в то время жила у её сестры — Анастасии Осиповны в городе Рошаль, работала на заводе, и было ей почти 19 лет. Где находилась бабушка в год смерти второго мужа, когда дети шести (Люба) и четырех лет (Ванюшка) остались сиротами, и позже, — все четыре года войны, — ничего не известно. Лишь однажды, когда мама высказала ей свою боль и обиду за то, что они с братом Ваней остались сиротами, бедствовали и навсегда потеряли друг друга при живой-то матери, баба Таня лишь бросила фразу, на которую мама смертельно обиделась, и до последних дней своей жизни не могла её забыть: — «Я жить хотела!».
Обида на бабушку так глубоко вошла в сознание мамы, что, к сожалению, сопровождала её всю жизнь. И стала неким комплексом, тиражируемым на всех, кто, как ей казалось, покушался на её достоинство. Мне думается, что и с отцом она не сумела построить мирное сосуществование, потому что, чуть что, обиды в ней на отдельные его поступки было больше, чем мудрости и терпения их не замечать.
Ну, и конечно, пробивался цыганский темперамент. На словесные провокации отца она не сдерживала себя, реагировала. А он с годами всё больше питался этой её энергией, и всё чаще устраивал скандалы. Но о взаимоотношениях родителей отдельный разговор. А пока вернёмся к моей бабушке Тане.
Так вот по каким-то признакам мама предполагала, что в годы своего отсутствия бабушка, возможно, какое-то время даже сидела в тюрьме. В те годы оказаться там было просто. А бабушка до своего исчезновения уже не раз уезжала, чтобы обменять какие-то вещи на еду. Но про тот период её жизни, она, повторяю, хранила абсолютное молчание. Где она провела эти годы, что с ней происходило, с кем общалась, как добывала себе хлеб насущный — ничего не известно. При этом я хорошо помню, что бабушка до последних своих дней про запас сушила сухари, на всякий, ей одной понятный, особый случай. К нам на север в Инту в 1952 году она приедет также внезапно.
А ещё я помню, что бабушка Таня умела красиво накрыть стол, «по-барски», как тогда говорили, нарезать, например, селёдочку.
Помню, между моими родителями и бабушкой, когда мы уже жили в Инте, даже был небольшой скандальчик по этому поводу. Бабушка нарезала селёдку тонкими ломтиками, а отец с мамой настаивали, чтобы куски были большими и «рот радовали».
Моя младшая сестрёнка Люда помнит, какие пышные, красивые и вкусные блины пекла бабушка. Я же вспоминаю её карамельки из жженого сахара с молоком, которые она как-то по-своему заваривала в кастрюльке, и делала это довольно часто. Конфеты в северной Инте в то время были редкостью, а её, видимо, тянуло к сладенькому… Ела она мало, и несмотря на приближение к семидесяти годам, то есть к возрасту, когда женщины под воздействием лет набирают вес, баба Таня оставалась худой.
А ещё я запомнила, какой она становилась веселой, как начинала смеяться, стоило ей выпить одну — две рюмки винца. И становилась красивой, будто пелена спадала с её всегда сдержанного лица. Потом эту же черту, желание смеяться, петь и танцевать, после приёма ста грамм чего-нибудь горячительного, я заметила у себя. Мама не хотела сравнивать меня с бабушкой, хотя мне и дали почему-то именно её имя – Татьяна, поскольку она любила меня, а к своей матери относилась сложно. Но признавала, что я похожа на неё внешне и, действительно, смеюсь, как смеялась когда-то бабушка.
К нам с сестрёнкой баба Таня относилась очень хорошо. Только один раз она страшно удивила меня, пройдя мимо на улице, как мимо чужого человека. Я в тот момент возвращалась из школы домой, и около Дома культуры шахтёров, (это было, буквально, рядом с нашим домом), увидела бабушку, обрадовалась, бросилась к ней. А она, какая-то неожиданно чужая и отстранённая, даже не взглянув на меня, прошла мимо. Прибежав домой, по взволнованному виду мамы я поняла, что у них с бабушкой был крупный скандал. Тогда-то между ними и состоялся тот самый разговор.
***
События эти происходили в гулаговском посёлке Инта, которому к тому времени, то есть в 1954 году, был присвоен статус города. Находится он на Крайнем Севере, точнее на северо-востоке европейской части СССР, в предгорье Северо-Западного Урала.
В России издавна широко известна и в песнях воспета лагерная Воркута, ставшая потом, после ликвидации сталинских лагерей, не только местом заключения, а шахтёрским городом; он расположен всего лишь в трёхстах километрах севернее нашей Инты. Сегодня, находясь далеко от тех мест, где прошла почти вся моя жизнь, когда я слышу слова песни: «По тундре, по железной дороге мчит курьерский «Воркута — Ленинград», — наворачиваются слёзы. Крайний Север, вошедший в каждого, кто прожил там долгие годы, своей самобытностью, своим ледяным, морозным, снежным очарованием, и меня не отпускает до сих пор.
В Инте бабушка жила отдельно от нас в подвале сталинского дома по улице Полярная, в двухстах метрах от школы № 1, где мы с сестрёнкой учились и частенько к ней забегали. У неё была узкая комнатка с оконцем под потолком. Такая узкая, что помещались лишь кровать, столик, на котором она готовила себе еду, и сбоку висел умывальник. Но на свою жизнь бабушка никогда не жаловалась. И к нам с сестрёнкой, повторюсь, относилась очень хорошо. Обеих она нянчила, где-то до полутора лет. Меня сразу после моего рождения, тогда мы жили в Рошали, а Людочку, когда мы проживали уже в Инте, пока её не отдали в детский садик.
После её рождения бабушка и выхлопотала себе эту комнатку в подвале, так как мы в то время, а нас с появлением сестрёнки стало уже четверо, жили в небольшой комнате на первом этаже двухэтажного дома барачного типа, естественно, с удобствами на улице.
Тогда, в 1955-68 годах в небольшом нашем городке многие так жили: в бараках и в подвалах, потому что жилья построено было очень мало, основные силы уходили на добычу угля, которого после разрушения Донбасса во время войны, стране категорически не хватало. Когда после смерти Сталина и амнистии тысячи бывших заключённых Интинского Минлага покинули лагерные бараки и вышли на свободу, жить им было практически негде.
Часть их тут же была восстановлена в правах, и многие сразу же вернулись на родину, в основном, в Москву и в Ленинград. Это были, как правило, бывшие партийные работники, крупные руководители промышленности, архитекторы, строители. Сидела в Инте и целая плеяда талантливых представителей творческой интеллигенции: режиссеры Валерий Фрид и Юлий Дунский; а также пострадавший за любовь к Светлане — дочери Сталина — Алексей Каплер, знаменитый кинорежиссер и автор телепрограммы «Панорама кино».
Большинство же бывших сидельцев Интинских лагерей не захотело покидать рабочие места на угольных предприятиях, в то время быстро развивающегося города, где хорошо платили, в том числе северные (100% к окладу), и, так называемый, северный коэффициент (40% к окладу). Не говоря уж о премиальных в 100% и прочих надбавках, которыми стимулировался труд советских шахтёров. Бывшие бандеровцы, «лесные братья» и прочие борцы с Красной Армией и Советской властью в годы Великой Отечественной войны на территориях Украины, Белоруссии и Прибалтики, которые составляли основное «зек-население» Инты до амнистии, добровольно осели в Инте, стали работать на предприятиях города.
Была и довольно большая часть политзаключённых, кого оставили ещё на какое-то время в Инте на поселении. А кто-то и сам уезжать боялся, так как на родине опасался возмездия со стороны тех, кого он преследовал в годы войны, сотрудничая с фашистами. До Инты доносились слухи, что человек возвращался, например, на Украину, а там находились новые свидетельства его преступлений, и его вновь судили. Но вернусь к нашей семье. Умерла бабушка летом, я в это время находилась в пионерском лагере в городе Алексин, Тульской области. Помню, когда мама и отец встречали меня в Инте (автобусы привезли нас с вокзала на центральную площадь в те годы — напротив Дома культуры шахтёров на улице Кирова), я сразу почувствовала, что что-то случилось, так как родители были почерневшими и какими-то уж очень уставшими. На мой вопрос: «А как бабушка, почему она не пришла меня встречать?» Мама промолвила: «Умерла бабушка Таня». Я обомлела. И всю дорогу, пока шла домой, горько плакала. В двенадцать лет это была моя первая и оттого невыразимо тяжёлая потеря родного человека.
Бабушка умерла от рака желудка. Умирала она быстро, никого, особенно, не обременив своей болезнью. Наверное, оттого, что много раз в жизни раскаивалась в том, что так жёстко поступила в свое время со своим вторым мужем и детьми. Вот Боженька и послал ей смерть хоть и тяжелую, но кратковременную. Хотя это всего лишь только моё предположение.
