Заведующий Городским отделом народного образования Николай Александрович Садовский как раз в те дни, когда я решила идти работать в школу, формировал новую администрацию в школе № 12. Он только что пригласил туда на работу директором молодого физика из школы № 9 Николая Михайловича Пакшина, и с радостью предложил мне место организатора внеклассной работы, чтобы, как он выразился, я помогла молодому директору «укрепить» его позиции. С Николаем Михайловичем мы в один год начинали работать в девятой школе, хорошо знали друг друга. Недолго думая, я согласилась.
А, спустившись с «комсомольского олимпа» в рядовую атмосферу учительского коллектива заурядной школы, я столкнулась с тем, чего не ожидала — меня там не только не ждали, но и категорически были против моего прихода. Сначала казалось, что причина простая — унизить молодую женщину, которая ещё вчера учила этих учителей, как организовывать работу со школьниками во внеурочное время, проводила городские совещания, семинары, планёрки, руководила городскими мероприятиями, находясь явно выше на служебной лестнице.
Будь коллектив нравственно здоров, он встретил бы нового работника спокойно, доброжелательно. Но учительский коллектив лихорадило от смены руководителей. Только что заменили директора. И всего лишь второй учебный год работала здесь новый завуч — учитель немецкого языка. Она курировала в школе гуманитарные предметы, имея до этого не совсем успешный опыт работы директором другой школы. Из-за чего была переведена сюда завучем, но при этом рассчитывала, как показали дальнейшие события, вновь занять пост директора.
А тут вдруг в школу назначены: директором — молодой, перспективный мужчина, а организатором внеклассной работы — историк по образованию, да ещё с серьёзным должностным списком в биографии.
И эта дама, искушенная в кадровых вопросах и номенклатурных тонкостях, поняла, что над её местом завуча нависла угроза. Я же в тот момент ничего не мыслила во всех этих кадровых играх и только много позже пойму, чем было вызвано её такое недоброжелательное отношение ко мне — боязнью потерять своё место.
На каждом педсовете та завуч критиковала мою работу; мою новую фамилию — Шахтина — кто-то тайком вычеркивал из приказов директора школы на поощрение (их вывешивали на стенде в учительской). Приятельницы завуча фыркали мне в след, вели себя подчёркнуто вызывающе.
Я была, не скрою, просто сражена таким демонстративным отношением к себе. Много думала тогда над этим, и многое поняла. Эти два года были жёстким опытом жизни, на многое открыли мне глаза и подготовили к ещё более сложным временам.
В школе № 12 я впервые увидела, на какие ухищрения способен человек в борьбе за своё место «под солнцем». Та завуч всё-таки сумела выдавить нас с директором из школы, возглавила её и за 18 лет своего руководства довела это учебное заведение до такого состояния, что о нём в городе и вспомнить нечего.
Но веру мою в справедливость она так и не смогла поколебать. Потому что жили мы с нею и ей подобными, как бы в двух разных измерениях: они старались меня не «допущать» к работе вообще и, особенно, к работе, что называется, на более высоком уровне. Но всегда находился кто-то из «власть имущих», кто, ценя опыт и способности, назначал меня на более высокую должность. А укусы вдогонку, чаще всего исподтишка, уже не достигали цели.
Много позже мне подсказали, что второй пружиной, которая раскручивала против меня очередную интригу в этом коллективе, была обыкновенная женская зависть. Педагогический коллектив — много одиноких молодых женщин. И тут пришла я, которая мало того, что сумела выйти замуж уже во второй раз, но, что возмутительно обидно, вышла замуж за самого видного в те годы жениха в Инте.
***
Что наш союз с Владимиром Ильичом Шахтиным станет неожиданно ярким явлением и даже шоковым для многих в Инте, я почувствовала, когда мы впервые появились вместе на публике.
На шахте «Капитальная» был чей-то юбилей. Проходил он в центральном ресторане. Из-за Володиных дел на шахте, он тогда работал заместителем начальника добычного участка № 2 и был на работе почти безвылазно, мы опоздали, и когда вошли в зал, вся публика уже сидела за столами, закусывая после очередного тоста.
Нас встречает распорядитель вечера и ведёт к столику. Вдруг всё стихло: звон вилок, ножей и гул голосов. В полной тишине под взглядами работников шахты, мы прошествовали к нашим местам. До сих пор помню эту паузу в зале и это «ах!», что повисло в воздухе.
Позже секретарь директора шахты «Капитальная» Нина Ивановна Шабанова рассказывала моей маме, что, дескать, в тот момент все залюбовались нашей парой, такие мы были красивые и так хорошо смотрелись рядом. Может быть. Но меня эта пауза в зале ресторана — насторожила.
Совершенно устав за два года от интриг в школе № 12, в какой-то момент я не выдержала, и, полная внутренних колебаний, сомнений и отчаяния, пошла за советом к заведующему ГОРОНО Николаю Садовскому. Именно он предложил мне эту работу, когда я уходила из комсомола. Ко мне он относился хорошо, с уважением. И, думаю, нашёл бы мне более интересное место в народном образовании, если бы я о своём уходе из комсомола предупредила его заранее.
Но, повторяю, решение мною тогда было принято спонтанно. Моя память бережно хранила воспоминания о работе в девятой школе, поэтому я думала, что тоже самое, как и в начале моей учительской карьеры, ожидает меня в любой другой школе города. Увы!
***
А 14 октября 1981 года произошло событие, ставшее для меня глубоким личным потрясением. В этот день утром мы вернулись из отпуска. На такси подъехали к дому моих родителей на улице Кирова, припарковались к ЦДКШ. Я, заваленная сумками и пакетами, а тогда мы везли из Москвы всё, что в Инте было абсолютным дефицитом, то есть продукты, вещи, бытовые принадлежности, обои и даже линолеум, сидела на заднем сидении. Поэтому было решено, что подарки моим родителям занесёт муж. Он зашёл к ним, сообщил, что мы приехали, вручил пакеты, и мы двинулись к себе домой.
Вскоре вслед за нами прибежала мама, чтобы после разлуки увидеться со мною, своей старшей дочуркой. Отец в это время уже тяжело болел, — последствия инсульта, но отпустил её к нам с лёгким сердцем. Побыла она у нас не более получаса и поехала назад к отцу. А вскоре раздался звонок. Рыдая, мама сообщила, что папа умер. Он в её отсутствие открыл дверь почтальону, принесшему его пенсию, положил деньги на стол в прихожей, дошёл до кресла, и силы окончательно оставили его. Так и застала его мама — облокотившимся на подлокотник кресла.
После ухода отца я почувствовала, что осиротела. Мы не были с ним какими-то особенными друзьями, отношения наши были скорее холодноватыми, но оказалось, что отец был огромной частью моей жизни. А когда его не стало, я вдруг ощутила непередаваемую душевную пустоту.
Я вдруг поняла, что мои взгляды на мир, отношение к людям, к родным сформированы не только под воздействием мамы. Очень многое у меня от отца, будто бы именно мне он передал генетический код и вменил подхватить его эстафету, чтобы быть как бы старшей в нашей ветви Логиновых, принять на себя моральную ответственность за маму, сестрёнку, наших детишек.
Причём именно по-отцовски, не навязывая никому линию поведения, держать всё происходящее у каждого из них под контролем.
***
Маленькое отступление. Спустя год после смерти папы, мы с мужем были в Москве и приобрели там, на птичьем рынке, то есть без полагавшихся для породного пса документов, трёхмесячного пуделя. Хозяин пуделька пояснил нам извиняющимся тоном, что документов нет, потому что на свет щенок появился по причине нечаянного отлучения из дома его маменьки. Дело было летом, на даче и, видимо, по большой любви. Потому что в результате родился чёрненький, очаровательный и очень умный песик, мы назвали его Чарли. Прожил он в нашей семье 19 лет.
С ним связано много разных историй, и что удивительно — по характеру он был очень похож на моего отца — Георгия Алексеевича. Та же независимость, та же любовь к противоположному полу, при этом отец умел как-то увернуться от разборок рассерженных мужей. А Чарлик приходил после очередного хитроумного побега, чаще он убегал в моменты, когда выгуливала его именно мама — Любовь Никитична, то с разорванным ухом, то с вырванной шерстью.
К каждому члену нашей семьи отношение у него было с тем же оттенком, как когда-то у отца. Володю он воспринимал как старшего в нашей семье, нас с дочкой как младших, а к маме у него было особое, хозяйское отношение. Он её любил, но поступал с нею по собственному разумению.
В последний год жизни Чарлик очень болел, и я решила пригласить ветеринарного врача, чтобы она осмотрела его и дала рекомендации по лечению. Войдя в нашу квартиру и увидев слепого, с трудом передвигающегося ей навстречу пса, она только и сказала: «Да он же держится на этом свете только потому, что душа его никак не хочет вас покидать!».
И вот тут я подхожу к самому удивительному. Когда Чарлика не стало, в ту же ночь мне приснился отец.
Я отчетливо увидела его в нашей квартире на улице Кирова, лежащим на кровати в маленькой комнате со сложенными на груди руками. Потом он поднялся с постели, вышел ко мне в большую комнату, мы с ним станцевали, как когда-то в детстве, вальс… Потом он вернулся в маленькую комнату, опять лёг на кровать, сложив на груди в печальном ритуале руки. И из его рта вырвалось со вздохом облегчения и прощания белое облачко. Будто бы теперь он уже навсегда покидал нас. И правда, после ухода Чарлика и того сна, папа больше мне никогда не снится.
И ещё. Я после этого перестала так остро чувствовать его незримое, но безусловное присутствие в моей жизни. Вот такая история.
***
Но я отвлеклась от событий моей трудовой биографии. Придя, наконец, к заведующему ГОРОНО Николаю Садовскому я рассказала ему, что два года работы в двенадцатой школе не принесли мне удовлетворения, и что я не смогу в полной мере реализовать те задачи, которые он передо мной ставил, направляя меня туда работать. Причём, сие от меня не зависит, поэтому я готова освободить это место.
Он был очень удивлён, видимо, не всё ему было известно о том, что происходит в школах, при этом подробности об интригах вокруг места директора я ему, конечно, рассказывать не стала. Да и на разговор с ним решилась после долгих раздумий, так как не считала возможным ходить жаловаться начальству на свои проблемы. Тем более что в то время мне самой многое из происходящего в школе вокруг меня, было совершенно непонятно. Садовский внимательно выслушал и обещал подумать.
Через какое-то время вызывает меня в горком партии Тамара Михайловна Гаврилина. Как секретарю горкома по вопросам идеологии, ей, конечно же, докладывали о том, что происходило с кадрами в тех коллективах, которые она курировала. Хорошо зная меня, так как под её непосредственным руководством я отработала пять лет, она решила вывести меня из этого коллектива, потому что знала, что в интригах я человек неискушенный, явно в этот круг отношений не вписываюсь, и, что хуже, могу сломаться.
Секретарем горкома была Тамара Михайловна мудрым и справедливым. Это в городе знали все. С работой в Инте всегда было очень сложно. На партийной карьере из-за развода с первым мужем был поставлен крест, в школах с руководящими кадрами перебор…
«В городском профтехучилище на пенсию уходит завуч, курирующий гуманитарные предметы, там Вы сможете себя реализовать, — предложила мне Тамара Михайловна. — К тому же в училище Вам предстоит читать лекции в технических группах по политэкономии, истории и обществоведению».
Предложение мне показалось заманчивым. Конечно, я хорошо понимала, что для бывшего секретаря горкома комсомола работа в ГПТУ, значит ещё более отдаляться от городской жизни, но меня это не пугало. Хорошо понимала это и Тамара Михайловна, но как умный, опытный руководитель, знала, что эта школа жизни только лучше отшлифует мои способности руководителя. А впереди у меня ещё целая жизнь.
